Мария Смольникова
Актриса, 26 лет. Играла в нижегородском Театре юного зрителя. С третьей попытки поступила в ГИТИС. Работает в театре "Школа драматического искусства" в лаборатории режиссера Дмитрия Крымова.
Пожалуй, именно Мария Смольникова — лицо актерского поколения последних лет. Неутомимая работоспособность и счастливая судьба оказываться в знаковых проектах своего времени, — эти черты у юной актрисы, безусловно, присутствуют. Девушка Катя в эпопее «Сталинград» Федора Бондарчука в театральном мире известна как любимая актриса Дмитрия Крымова, лаборатория которого сегодня считается одной из самых интересных сцен Москвы.
«Лента.ру»: Вас можно называть Машей? Или непременно Марией?
Мария Смольникова: В основном меня называют Машей, я не обижаюсь. Некоторые подруги зовут меня Мари.
Вы аспирантка ГИТИСа, чему посвящена ваша диссертация?
Я учусь режиссуре драмы. Остался год, надо бы вовсю писать диссертацию, но у меня много интересной работы, и я пока пишу на клочках бумаги и собираю их в ящике стола. Моя работа называется «Характер и характерность в создании образа». В основном анализирую тех персонажей, которых играла. Отношение между актером и персонажем, дистанция — вот это мне интересно. Сама я люблю создавать образы максимально далекие от меня как человека.
Ну, учитывая ваши роли — Ленина, например — у вас огромная дистанция с персонажами!
С одной стороны, действительно, дистанция огромная, но с другой, ведь без себя никого не сыграешь. Чтобы сделать образ, мне необходимо присвоить психику персонажа себе.
А что же лично от вас, например, в вашей работе по Островскому? В старичке-адвокате?
Ха-ха, так вы меня не узнали! Я вообще-то Людмилу играла. А папу моего играла Алина Ходжеванова, она студентка, сейчас заканчивает последний курс мастерской Крымова и Каменьковича и приходит к нам в лабораторию. Она моя близкая подруга и замечательная актриса, играть с ней в дуэте — наслаждение.
Извините… Маша, а вы не боитесь, что тогда следующая работа Дмитрия Анатольевича будет поставлена на Алину?
Нет, не боюсь. Я люблю эту актрису, и вообще люблю всех в лаборатории. Полагаю, что люди встречаются, сталкиваются для того, чтобы развивать друг друга. Если эта главная задача выполнена, то связь растворяется. Это естественно. Противиться этому — красть время своей и чужой жизней.
Ну, у Дмитрия Анатольевича всегда есть любимицы…
Знаете, я не привыкла обольщаться на свой счет. Еще в ГИТИСе решила: не будет ролей, буду что-то придумывать, сама ставить. У нас же режиссерский факультет. Я училась на актерском, но делала много режиссерских работ. Сейчас же мне хочется играть. Я чувствую, что только начала этот путь в работе над Островским — нащупала новую грань, которую мне хочется развивать. Я люблю играть и хочу растить эту любовь.
А какие роли анализируются в вашей работе?
«Три сестры» Островского, «Вера и велосипед» — наш студенческий спектакль. Про Ленина я пока не написала, но, может быть, его тоже включу. Я делаю персонажей далекими от своей внешности: походка, взгляд, голос. Ну, плюс обстоятельства, которые отличают актера от персонажа. А внутренние переживания, как у всех актеров: если ты не приблизишь персонажа к себе настолько, чтобы это тебя резало, чтобы было больно, то сыграть не сможешь.
Ну, про Машу из «Трех сестер» еще понятно. Но как можно так к себе Владимира Ильича, например, приблизить?
С Лениным, кстати, проще всего. Я играю больного Ленина в Горках, это Ленин-ребенок. Он заварил кашу, а что дальше с этим делать, не знает. Эта его растерянность, беспомощность, эти напуганные глаза. Оказывается, и тиран может испугаться, может превратиться в младенца.
В самом начале нашей работы, когда еще не знала про то, что задумал Дмитрий Анатольевич, мне приснился Ленин. Как будто мы с ребятами репетируем в комнате, и тут звонок в дверь. Мы так увлечены, что никто не хочет идти открывать. Тогда я говорю: «Вы продолжайте, я открою». Открываю, а там Ленин! Такой, как на портрете, с рыжинкой. Маленький, с меня ростом. Стоит и смотрит. Глаза у него очень необычные, полны «ленинской» энергией. И я понимаю, что это, конечно, он — Ленин.
Маша, а вы же ни октябренком, ни пионеркой не были, откуда вы вообще узнали, кто такой Ленин и как он выглядит?
Но в школе-то нам историю России преподавали! А потом у нас в Екатеринбурге есть площадь Ленина и памятник ему стоит. Наверное, у мамы в детстве про него спрашивала, потому что сколько себя помню, всегда знала, кто такой Ленин!
И вот когда я Ленина во сне увидела, сразу поняла, конечно, что это он. Но с другой стороны, осознание пришло: этого быть не может, он давно умер. Сотни мыслей пробежали в голове. А он смотрит на меня и кивает, словно все понимает, читает мои мысли. Дескать, не сомневайся, это вправду я. Говорю: «Проходите», он скромно так отвечает: «Вы не беспокойтесь, я ненадолго, пришел посмотреть, как у вас дела, что от меня осталось. Я на балкон пройду». Вот он выходит на балкон, я возвращаюсь на репетицию, но все время оглядываюсь в его сторону, думаю, какой ужас! На этом сон обрывается.
И вот я в столовой рассказываю ребятам про свой сон. Дмитрий Анатольевич спрашивает: «Тебе что, уже сказали?», «Что сказали?», «Я хочу делать спектакль про Ленина и хочу, чтоб ты играла Ленина!»
Получается, что у Дмитрия Анатольевича прямой коннект с провидением? Что Ленин вас благословил?
Я думаю, что мысли, как волны распространяются во все стороны. Говорят же, что идеи носятся в воздухе. И вот это как раз тот случай. Режиссер задумал, а я уловила.
Чтобы работать с Крымовым в его лаборатории, нужно уметь петь как в опере, танцевать, работать с куклами… У вашей Маши в спектакле «Бальзак. Заметки о Бердичеве» по чеховским «Трем сестрам» пальцы длинные-предлинные как спицы. Тяжело ими управляться?
Нет, пальцами я быстро научилась шевелить. И приклеивать их не так сложно!
Вам там по ходу действия Ирина палец ножом отрезает. Накладной палец отваливается, появляется ваш собственный весь в крови. Как краска не растекается?
Это уже маленькие секреты, которые я не хочу рассказывать, чтобы для зрителя оставалась иллюзия подлинного мира.
А где вы научились фокусы показывать? В спектакле «Катя, Соня, Поля, Галя, Вера, Оля, Таня…» по Бунинским «Темным аллеям» сплошные фокусы. Женщин в ящиках распиливают…
Фокусы мальчики показывают. Но репетировать всем было очень нелегко. Там если фокус не срабатывает, проваливается часть спектакля. Обычно актер может «вытащить» сцену на эмоциях. А тут если пропадает фокус, то трудно выкрутиться по-актерски.
А как у вас получается так долго однотонно пищать? Я слышала в театральных кругах версию, что у вас уникальное строение носоглотки, как у синхронистки Виржини Дедье, которая выступала без зажима. И вы можете зажимать носовую перегородку.
Мне про это никто ничего никогда не говорил — ни лор-врачи, ни театральные педагоги. Первый раз я стала так говорить на занятих в ГИТИСе. Мы ставили «На дне», мне дали актера-пьяницу. Искала голос актера. Было понятно: я маленькая, играю пропойцу, поэтому и голос у него должно быть детский, ломающийся, но при этом пропитой. Столько про него узнала, столько деталей биографии, я же его сотворила! И конечно, этого актера полюбила, как близкого человека. И когда появился Ленин, актер мой перевоплотился в него.
Маша, а замуж-то вы зачем так рано вышли?
Как это рано? Вы знаете, что мне 26 лет?!
И это тоненькое колечко на пальце — ваше обручальное?
Это муж на год совместной жизни подарил.
Кольцо такое тоненькое, с маленьким бриллиантиком. Наверное, старинное?
Да! Мы хотели купить колечко, заходили в разные ювелирные магазины, ничего нам там не приглянулось. Зашли в антикварный, и сразу глаз на него упал, мне подошло… Думаю, что сто лет назад его носила молодая женщина, и так же радовалась, как я, когда его надела на палец.
Вы любите старые вещи? Вас не пугает их история?
Очень люблю. Мне было бы приятно узнать, что спустя сто лет молодая женщина наденет мое колечко на палец. Когда у вещей есть история, они по-другому выглядят, от них другое ощущение, они становятся индивидуальностями. Их биография меня никак не пугает. Вот знаете, я очень обрадовалась, когда увидела наш переделанный зрительный зал. Это было накануне «Сна в летнюю ночь». Я смотрела и думала: «Да это же зал мечты! Все стулья по-разному побитые, ни один не похож на другой, все индивидуальные!». Это так точно, когда у каждого зрителя свой особенный стул. И сейчас, когда мы репетируем, я смотрю на эти стулья, и они постоянно мне сигнализируют: зритель — это не монолит, это разные люди. Женщина, девушка, бабушка, дедушка, молодой человек — у них разные лица, отрешенные, сдержанно-спокойные, настороженные, ждущие. Тронуть этих людей, завоевать их доверие, подарить им радость и дать возможность взглянуть на свою жизнь, не уронить планку искренности, любви, радости — это волнует меня в первую очередь.
Записала Анна Снегина
